Игорь Растеряев: «Могу поставить перемет, подсачить сома, плетень связать…»
Солнце клонилось к закату, время назначенное для интервью давно прошло, а очередь у палатки для раздачи автографов меньше не становилась. Люди шли и шли, с гармошками и просто так. Пели его песни, и счет подписанных листов шел уже, наверное, не на сотни. «Нет у очереди конца, есть только горизонт», – спел бы об этом сам артист.
Впрочем, услышав имя – Игорь Растеряев немногие вспомнят его роли в кино и театре. А между тем, театральный институт он закончил с красным дипломом. Немногие знают, что он еще и писатель: в 2012 году вышла его книга «Волгоградские рассказы», при создании которой Растеряев работал еще и как иллюстратор.
Но Растеряева знают, и знают миллионы, как исполнителя песен о простых парнях. Его герои – реальны. У них есть имена и фамилии. Они пашут, сеют, уходят служить в армию, иногда не возвращаются… Песням о таких людях на сцене, как будто, и не место. Но очередь у палатки для автографов на фестивале «Чернозем» говорит об обратном…
… Уже на закате мы поднимаемся на Татарский вал. Перед нами пшеничное поле, в пыльной дымке вдоль линии горизонта идут комбайны. Лучших декораций для разговора с Игорем Растеряевым нельзя и желать.
То место, где мы с вами стоим, – это рукотворная граница российской империи начала 17-го века. Вот там у нас – татары, вот тут у нас –
наши. Что вы чувствуете в таких местах, связанных с историей?
— Нет, вот там у вас донские казаки, которые вас охраняли. И в частности, наша станица Раздорская на реке Медведице. Мы валом не отгораживались, мы их там встречали в степи, на передовых рубежах. 1593 год – уже упоминание о городах на реке Медведице. И мы там живем давным-давно… Я в «Ермаке» пою про конкретный район, Фроловский район Волгоградской области. Это бывшая область Донского войска. Про свой родовой хутор пою. Так что у меня все очень адресно. И про крест конкретный, который мы ставили там, на месте на этом. А тут, что я чувствую?… Что здесь чернозем, в буквальном смысле слова. Хорошая здесь земля, в Тамбове. Наши волгоградские всегда очень завидовали вам. Дядя Вова Слышкин ездил сюда в 90-е годы менять машину арбузов на машину картошки. У нас очень это практиковалось в то время. Килограмм на килограмм. Очень все были довольны. Для нас арбузы – это как бы… а вот картошка! А здесь, видимо, наоборот. Поэтому богатый край аграрный, чернозем. Повезло вам. Намолоты будут хорошие, я так подозреваю…
Игорь, биография ваша известна: вы человек из Питера, который окончил театральный вуз, из интеллигентной семьи. И получается, что образ, который мы видим на сцене, вся эта сельская жизнь – это для вас просто летняя экзотика?
— Нет. Это образ жизни мой. Меня летом отец вывозил туда. Для меня как естественно там, так и естественно в Питере. Причем, чем больше взрослеешь с годами, тем больше туда врастаешь, потому что у меня дом там свой. Хата своя. Позем у меня свой, сад посадили, уже, можно сказать, поместье такое. Ну, как поместье. Земли нормально нарезали. Баню не можем достроить пятый год.
– А вы можете там руками что-то делать? Вот дров нарубить, свинью завалить, как говорят сельские жители…
— Нет, вот свинью никогда не валил. Руками я могу поставить перемет, нашелушить ракушек, насобирать их, подсачить сома на 40 кг, запросто могу. Плетень могу связать. Но это вряд ли характерные сельские дела. Это называется – городские прибабахи на тему. А, вообще, сельская жизнь последнее время, вся ее экзотика, вся ее изюминка катится в тартарары, все это утрачивается. Молодежь сейчас коров держать не хочет, все покупает в магазине. Если есть родители, огороды не сажает. Все стремятся, чтобы туалет и ванная в доме. Есть, конечно, глухие дыры всякие. Но все стремиться к глобализации, интернетизации. Сельские жители работают в райцентрах, в булочную ездят на машине. Все это уходит уже…
Вас это огорчает?
— Это естественный ход жизни. Сейчас уже жизнь человека в цивилизованном населенном пункте не отличается от жизни в городе. Это все уже в прошлом. То, что они сено без конца ворочают. Сейчас – кипы. У кого есть, те заготавливают, конечно. Но все это не так, как раньше уже. Где сейчас кислое молоко, каймак, например, ирьян? У нас все это еще лет десять назад было. Хворост, вареники даже – вся эта казачья кухня, она, пока живы были бабушки, все это было живо. А сейчас нет. Сейчас семечки в магазине покупают! В Волгоградской области! Раньше жарили. У меня кореш был, он сковородку брал, семечки туда и вот так, вот так щипал и переворачивал. Пальцам горячо! А он – вот так! А сейчас я и не видел, в последний раз, чтобы их кто-то жарил на сковородке. Все берут эти пакеты, как в городе. Сидят вот так, щелкают. Поэтому, вся экзотика, она в прошлом. Сейчас везде – сайдинг, забор из металлопрофиля и металлочерепица. От Мурманска до Кубани. Дома одинаковые стоят. Все – глобализация! Интернет – один на всех. Раньше в клуб приезжаешь, на танцы в Раковку, те песни, что у нас крутили два года назад, только-только до них дошли. А сейчас в интернет залез. Что ты в городе, что ты в Глинище, что ты в Рио–де-Жанейро – одинаковая информация до тебя доходит. Времена изменились совершенно.
Игорь, вам ли пенять на интернет. Если бы не он, разве о вас узнало бы такое количество людей?
— Так я же не говорю, что все это плохо. Я говорю о том, что сельской жизни, какой она была раньше, ее нет, практически. Сильных отличий уже нет. Раньше руками мы мазали катухи. Глину, коровяк туда замешиваешь. Это целая была история. Полхутора сходились, месили это все, солому подкидывали, этот со шлангом стоял. Потом они все это дело мазали. Это была такая еще с тех времен традиция постройки дома. Такого, традиционного. Сейчас такого нет. Блоками обложили. Бригаду вызвали, тык-тык-тык, из кирпичиков, из блоков. И все! Вот там было да, еще чувствовался интерес. А сейчас я даже и не знаю…
Давайте о творчестве. Вы где-то, я прочитала, рассказываете: гармошку как ни возьми, все равно получится про русские березы, про русские дороги.
— У меня как раз про русские березы нет. Потому что я никак не связан с русскими березами. Русские березы – это средняя полоса России. Я никак с ней не связан. Я связан или с северо-западом, то есть Питер. Либо с Доном, вот Медведица, юг. А средняя часть – это мимо меня. Опять же я не говорю, что мне это не нравится. Но, если кто-то слышит, у кого-то что-то перекликается, я только рад.
Про сегодняшний концерт. Мы, конечно, понимали, что будет хороший прием. Но по количеству людей на автограф-сессии вы переплюнули даже легендарную «Арию». Вы сами ожидали, что так примут?
— Да, я, если честно, не думал, сколько там придет на автограф-сессию. Но, конечно, я доволен. Хочу сказать спасибо Тамбову, «Чернозему». Тамбовчанам хочу сказать большое спасибо. Прием хороший очень. Мне приятно это, конечно, всегда.
Игорь, серьезный вопрос, он связан с политикой. Смотрите, как только в песнях прозвучали вещи, связанные с любовью к России, с тем, что «у России нет границ, есть только горизонт», сразу ждите обвинений в так называемом «ура-патриотизме». А как только вы показали, что весна в России – это грязь, сапоги, а День Победы связан с пафосом, елеем и притягиванием на себя чужих заслуг – ждите, что в какой-то момент либералы поднимут вас, как знамя. Вы как между этих вещей?
— Меня, сколько я этим занимаюсь, 7 лет, и все кто-нибудь поднимает на знамя. Кто меня только не поднимал на знамя. Поэтому я уже привык, что меня кто-то пытается куда-то поднять. Но я все-таки стараюсь никуда не подниматься. А держаться своей струи.
В одном из интервью я прочитала ваше определение патриотизма. Вы его описываете как влюбленность. Влюбленность в то место, где ты родился, вырос, где твои корни. Хочется, чтобы вы развили это определение.
— Да я что-то уже и не помню, как я тогда выразился. Я, если честно, и не люблю рассуждать на такие темы как патриотизм. Ну, все эти разговоры, они мне кажутся какими-то странными. Один говорит: он патриот. Тогда вопрос: а эти, рядом что ходят, они что, не совсем патриоты что ли? Тот, видимо, так любит, а эти, видимо, любят немножко меньше что ли? Или как-то неправильно? Ну, это странно как-то… А я просто люблю то, что знаю хорошо. Вот Волгоградскую область знаю хорошо. И Питер знаю хорошо. Опять же песни мои воспринимают по-разному. А если копать их глубже, они все адресные. Они 100% адресные. Когда я пою: «в 10 лет питался столярным клеем», то я пишу про мою родную бабушку, с которой я прожил 37 лет бок о бок. Вот она у меня – 86 лет, блокадница… Когда поется: «нет границ, есть только горизонт», то это поется конкретно вот про что: они ехали, завоевывали. Это их логика, это их естество. Правильно? Они шли и шли, шли и шли. Поэтому как там было, я так и пою. Или песня «Казачья». Говорят: там призыв к… как он называется?… к экстремизму. Это глупости! Если сегодня имеет переклик с тем, что происходило в 15 -16 веках, о которых песня «Казачья», я здесь ни при чем. Значит, история у нас, к сожалению, заходит на десятый круг опять. Ну, если так и было. Если они скакали, и наши выходили их там останавливали. Ну, такое у них, грубо говоря, общение было.
История – ваше хобби? Вы все время пытаетесь докопаться до истории рода.
— До истории рода тяжело докапываться. Потому что даже данные, которые в метриках встречаются, то если нет прямой связи между прадедом и прапрадедом, прапрапрадедом и прапрапрапрадедом, то сложно установить, кто кому дядя уже. Потому что у меня сейчас их человек сто нашли, Растеряевых. А ты не поймешь, кто из них твоя прямая ветка. А непрямую ветку ты уже не проследишь. Вот он был Яков Иванович у меня, а Иван – какой он был…? Иванов много было. Это значит нужно метрические данные поднимать. Что вот, значит, у такого-то родился в таком-то году сынок Яков. И уже, значит, тогда можно понять, кто был твой прапрапрадед… Тяжелое занятие очень. Интересное, но очень тяжелое.
Одна из известных ваших песен, и сегодня вы ее пели, песня про ангелов-хранителей. Вы сами чувствуете присутствие высших вещей в вашей жизни? И как думаете, у вашего ангела-хранителя сложная работа – находится все время рядом с вами?
— Конечно. Не только у моего, у всех сложно… Но вот опять же. Я вот сто раз рассказывал, но в Тамбове еще не говорил. Как она родилась, эта песня. Я не думал никогда об ангелах-хранителях. Просто вот мелодию ты напеваешь: тю-тю-тун, тю-тю-тун, начинаешь прислушиваться. Это явно кто-то идет. Идут шеренгой. Идут гуськом. При этом они хорошие. Но они не люди. То есть, что получается: что они идут, что их несколько, что они идут с чем-то добрым, и это не люди. Это – ангелы-хранители! Правильно? Это же ежу понятно. А дальше уже начинаются какие-то истории, слова складываться. И все. Слова, кстати, тяжело складываются. Очень…
Мелодии проще? Они первые?
— Мелодии сами сваливаются. Ты их напеваешь безответственно. И всякую ахинению, которую вижу кругом. Это гораздо легче.
Игорь, а о любви почему у вас так мало песен?
— А я не знаю. Почему? Не знаю, почему. А почему они у меня должны быть? Такой вопрос. Вот почему никто не подходит к людям, которые поют о любви без конца, и не спрашивают: «друг, вот все понятно о любви, а почему у тебя нет ни одной песни про солдат?» или «почему у тебя нет ни одной песни про дальнобойщиков?». Вот почему-то никто не подходит и не спрашивает: «вот что ты все там про любовь». А вот меня почему-то все время «а где про любовь?». Как-то странно получается, в одну сторону. Вот не знаете, почему?
Привыкли, штамп такой, раз певец – значит, должен что-то спеть про любовь.
— Аааа…штамп. Вот и я про тоже.
А вы вне штампов?
— Я? Не знаю… Это, наверное, видно со стороны. Кто там штампы, кто ни штампы…
В финале скажите, что-нибудь тамбовчанам. От души.
— Тамбовчане! Спасибо вам за прием! В Тамбове, на «Черноземе». Чернозем – это, вообще, мечта волгоградских комбайнеров. Но, к сожалению, только северная часть волгоградской области может похвастаться хорошим черноземом. А у нас уже начинаются пески, суглинок, арбузы. Ну, и прочая антиаграрная история… Да! К чему я это все! Вам повезло! Уважаю Федора Ушакова. Он же ваш? Я про него книжку прочитал. Еще в детстве… (в этот момент Игорь смотрит в сторону, замечает комбайны, работающие в поле, улыбается)… ой, мы болтаем, а пацаны работают! Убирают поле-то, кормят Русь!
Источник: tvtambov.ru